В углу стоял маленький примитивный божок из глины, а по бокам его — два глиняных горшка.

Горшки были целыми, неразбитыми, новыми!

Не могло быть никаких сомнений: их поставили сюда недавно, уж, конечно, не сотни лет назад.

Кто?

Андрей позвал из соседней комнаты Альвареса. Тот вошел и тоже сразу начал принюхиваться.

— Лакандоны! — воскликнул он, увидев горшки и идола. — До сих пор приносят жертвы на древние пепелища и даже жгут ту же самую копаловую смолу, что и жрецы майя.

Лакандоны — загадочное индейское племя, их осталось, говорят, на земле не больше трех сотен… Древнейшие обитатели этих лесов! Их история и происхождение столь же таинственны, как и судьба древних майя.

Ученые до сих пор спорят, потомки ли это обитателей покинутых городов — тех беднейших земледельцев, которые, возможно, пережили загадочную катастрофу, но никуда не ушли, а остались жить в лесах. Или, может быть, это древнейшее самобытное племя, обитавшее здесь с незапамятных времен по соседству с народом майя? Говорят они на языке майя, хотя и не умеют читать древние письмена, причем на юкатанском наречии. Может, это подтверждает, что когда-то лакандоны отступили в леса с севера под натиском испанских завоевателей?

А когда конкистадоры добрались и сюда и отступать уже было некуда, свободолюбивые лакандоны дали им дружный отпор и превратили свои непроходимые леса в «край войны» — так его и называли испанские хронисты. В сущности, они не покорились и поныне, продолжают вести в глуши лесов тот же образ жизни, что и много веков назад.

Выйдя из храма, Андрей несколько раз оглянулся вокруг, словно надеясь увидеть таинственных обитателей леса. Но лес был все так же пустынен, а древний город мертв и заброшен…

Следствие сквозь века - pic_65.png

Призрачно белели среди листвы стены давно покинутых храмов. У подножия большой пирамиды они образовали целый ансамбль с небольшим двориком.

В некоторых храмах стены внутри были голыми, строгими. В других — попадалась цветная роспись, потускневшая от времени: по всем четырем стенам, словно преследуя друг друга, замерли в живых, напряженных позах фигуры людей в богатых одеждах, с какими-то музыкальными инструментами, с веерами, с оружием. Танцуют они или идут на битву?

Было похоже, что здания в этом древнем городе располагались самым свободным и причудливым образом. Никакой строгой системы, никаких улиц.

Фасады зданий и лестницы разрушены корнями деревьев, проросших в расщелинах между узорчатыми камнями.

В центре небольшого круглого здания наткнулись на остатки какого-то непонятного сооружения из темных, словно закопченных камней. Вокруг них полукругом три невысокие каменные скамьи. Больше в этом странном здании ничего не было.

— Что это такое? — спросил Альвареса Андрей.

Тот хитро прищурился и ответил:

— Уж кому-кому, а вам бы следовало догадаться самому. Посмотрите внимательнее. Это вам ничего не напоминает?

Андрей еще раз огляделся вокруг, задумчиво потрогал замшелый камень скамьи и, посмотрев на профессора, покачал головой.

— Да это же темаскаль! Как она называется у вас… Где моются с веником! — закричал Альварес и добавил по-русски: — Ба-ня, верно? Это мне трудно было догадаться о назначении дома, а вы-то! Тут был каменный очаг. На раскаленные камни плескали воду, а халач-виник сидел на скамье и наслаждался, У вас моются так же, верно?

— Верно, — засмеялся Андрей. — Но поэтому-то мне и нелегко было догадаться. Ведь совсем невероятно встретить нашу российскую баню в здешних краях.

В густой траве лежали каменные алтари с рельефными изображениями пышно одетых людей с жесткими горбоносыми лицами и огромные каменные головы ягуаров.

Альварес и Андрей нашли в зарослях шесть календарных стел. Некоторые лежали на земле, другие стояли почти прямо, будто вросли в землю. Самая ранняя из них была воздвигнута в пятом веке нашей эры, самая поздняя — скорее всего в конце девятого…

Опять тот же загадочный рубеж девятого века!

Одна из стел оказалась разбитой на четыре куска неправильной формы, и Альварес многозначительно показал на них Андрею.

Кто и когда разбил эту стелу? Или ее просто разрушило время? Но почему оно тогда пощадило другие, даже более древние памятники?

Вопросы так и витали в затерянном городе. И никто не мог на них ответить.

Альварес, забыв обо всем на свете, бродил среди развалин, зарисовывал, фотографировал, время от времени издавая громкие ликующие вскрики.

Многие барельефы находились в самых неудобных местах, словно древние художники вовсе не заботились о том, сможет ли их рассмотреть набожная толпа: достаточно, чтобы видели сами боги, как их чтят. Эти украшения профессору приходилось фотографировать или зарисовывать лежа и рискуя свернуть себе шею. К тому же ему мешала повязка, он то и дело чертыхался и грозился сорвать ее: много ли рассмотришь одним глазом?

Андрей утешал его тем, что ведь они скоро вернутся сюда с инструментами, рабочие расчистят заросли, и тогда все можно будет изучить и рассмотреть как следует.

Они изголодались, исхудали, устали лазать по развалинам. Все эти дни почти ничего не ели. Джонни удалось подстрелить еще лишь одну игуану да зазевавшуюся обезьяну-ревуна, которую он поджарил на самодельном вертеле. Но от этого блюда и Андрей и Альварес отказались…

Надо было уходить отсюда.

Глядя на пирамиды, Андрей глубокомысленно процитировал:

— «В сухой пустыне, на движущемся песке для жаждущего все равно: будет ли во рту его жемчуг или раковина… "

— Как вы сказали? — оживился Альварес.

Андрей повторил и добавил:

— Это Саади. Был такой превосходный поэт у нас в Средней Азии в давние времена.

— О, Саади, конечно… Мудрый человек, и он прав. Нам надо поскорее уносить отсюда ноги, как это ни обидно. А то мы рискуем умереть с голоду, любуясь на эти древние памятники, которые, к сожалению, несъедобны. А тогда они, пожалуй, еще надолго останутся неизвестными человечеству…

Утром они покинули затерянный город. И Альварес и Андрей шли медленно и все оглядывались назад, словно опасаясь, что развалины среди зарослей вдруг исчезнут, сгинут, будто колдовское наваждение, затеряются навсегда, и они уже никогда больше не найдут к ним дороги…

Только Джонни шагал, не оглядываясь и высматривая среди листвы какую-нибудь дичь, и его широкое, скуластое лицо древнего жреца не выражало решительно никаких эмоций.

Следствие сквозь века - pic_66.png

ЛЕСНОЙ ПЛЕН

О последующих днях блужданий в лесу у Андрея остались какие-то смутные, обрывочные воспоминания. И неужели это продолжалось только шестнадцать дней, а не целую вечность?

Опять они шли и, меняясь с Альваресом, все рубили, рубили, превратившись в какие-то автоматы. Откуда у них брались силы — непонятно.

Питались они впроголодь и чем попало. Приходилось беречь быстро таявшие патроны, Джонни теперь охотился на игуан по первобытному индейскому способу, подкрадываясь к ним с заостренной палкой вместо копья. Бить надо было метко, потому что раненые игуаны отчаянно сопротивлялись и могли сильно исцарапать своими острыми когтями. А каждая ранка в этом насыщенном влагой и всяческой живностью воздухе грозила заражением. Но и одной рукой Джонни поражал цель без промаха.

Следствие сквозь века - pic_67.png

Никто уже не отказывался и от жареной обезьяны только подстрелить их, прячущихся в густой листве высоко над головой, было нелегко.

Сильно хотелось пить. Вечерние привалы обычно устраивали возле какой-нибудь лужицы, и Андрей скрепя сердце разрешал набрать из нее мутной воды, кишмя кишевшей всякой микроскопической живностью, и хорошенько ее вскипятить.

Следствие сквозь века - pic_68.png

Безопаснее было выжимать воду из растений. Особенно сочными оказались толстенные стебли некоторых лиан, похожие на живые канаты. Из двухметрового куска такой лианы удавалось выжать до полстакана чуть кисловатой жидкости.